Отрывки из книги

Дерзай, дщерь! Размышления о женском призвании.

Феофила Лепешинская

Выжми себя покаянием

Пора наконец приняться
За свое захламленное жизнью сердце. Олеся Николаева.

Всякий замечал абсолютное большинство женщин в наших храмах. Однако сопоставляя по календарю число святых обоего пола, обнаруживаем соотношение примерно 1:8; мужчин в восемь раз больше! Этот вопиющий факт может в какой-то степени объясняться определенной позицией священноначалия, епископов, мужчин, ведь именно они принимают решение о канонизации, но будем смотреть не на чужие, а на свои недостатки и согласимся, что, получая от Бога веру, величайший из даров, мы, не умея правильно им распорядиться, сворачиваем куда-то не туда. Возможно, ошибка как раз в том, что нам не приходит в голову осознать нехитрую вещь: женский образ бытия существенно отличается от мужского, и, следовательно, женский путь к спасению также в чем-то иной и чреват свойственными только нашему полу заблуждениями и грехами.
Коль скоро сердце загорелось желанием идти к Отцу, необходимо извергнуть вон мусор и грязь, все эти свинские рожки, питавшие нас на стране далече. Но как! Они же съедены и переварены, они у нас в крови, они неотделимы от нашей бесценной неповторимой личности! Элизу из пьесы Б. Шоу «Пигмалион», более известной в интерпретации популярного мюзикла «Моя прекрасная леди», научили грамотно вести беседу о погоде, и она блистала стерильной речью, пока разговор не коснулся знакомой темы; тут, получив сигнал, мгновенно включилась подкорка и утонченная леди заговорила на родном кокни, жаргоне лондонских предместий, посильно переложенном на русский: «А я смекаю, кто шляпку спер, тот и тетку укокошил!».
Так и мы; с ходу усваиваем христианские термины: «искушение», «брань», «помыслы», но слова к Богу не приближают; на самом деле Ему нет места в толчее культурных ценностей, которыми мы напичканы до отказа. При просеивании их сквозь тонкое сито евангельских заповедей возникает справедливое опасение: останется ли после хоть что-нибудь? И правда, отложив романы, отключив компьютер и телевизор, жалуемся на пустоту, маразм и отупение. Что ж! Самым плодотворным будет зафиксировать открытие: вот она, бедная моя душа: слепая, глухая, бессловесная дурында; зато подлинная, натуральная, без фальшивых цветастых наполнителей.
Евангелие начинается с призыва к покаянию: нет другого средства для исцеления души. С греческого «покаяние», метанойя, переводится как перемена мыслей; первая часть слова, «мета», означает «над», а «нойя» от «нус», по-гречески «ум» – получается «возвышение ума», вернее, хочется сказать, «обретение ума»; несомненно Евангелие обозначает этим словом радикальное изменение всего мировосприятия, а вслед за тем всего человека, когда он обращается к Богу, желая восстановить связь с источником милосердия и благодати. Легко ли изменить свой ум, можно судить по опыту тех, кто лечился от алкоголизма или наркомании: главная проблема, оказывается, нестолько в физиологической зависимости, сколько в стереотипе мышления, в той схеме, которая впечатана в мозг и программирует наши цели, желания и поступки.
С покаяния начинается истинная жизнь. Что такое покаяние? Известно, человек всегда руководствуется какими-то нравственными критериями; порой он испытывает угрызения совести, муки стыда, склонность к самобичеванию, но при всем том не считает себя плохим потому что сравнивает себя с соседями, сослуживцами, родственниками; глядя на себя их глазами, он успокаивается и кажется себе не хуже, а то и лучше многих. Покаяниедиктует оценить себя с позиций Евангелия, стать перед очами Христа. Вот тогда открывается внутри глухая бездна, кладезь пороков, вместилище зла; просто окружающие не видят и не знают сути, как ее видит и знает Господь.
Первый шаг к исцелению от любого недуга – осознание болезни и желание избавиться от нее. Пока пациент верит, что с ним все нормально, а в его жизненных затруднениях и несчастьях виноваты другие, даже всесильный Бог не может его изменить, уважая личную свободу. Вот почему лечение начинается с исповеди; дело в том, что утаивание неблаговидных поступков, а также враждебных и грязных мыслей угнетающе действует не только на сознание, но отравляет и тело, вызывая болезни. Не зря столько развелось психоаналитиков: даже обычная беседа, даже с попутчиком в поезде, помогает, если человек откровенен, поскольку проливается свет на темные закоулки души, заросшие смердящей ядовитой грязью. В исповеди же кающемуся грешнику помогает Сам Бог, Которому почему-то нужно, чтоб мы переродились, изменились, стали близкими Ему; Он прощает грехи и дает силы всё начать заново.
Для Него совершенно не важно, какому именно священнику приносится исповедь, не стоит искать для этой цели маститых старцев, добрых батюшек, духовных отцов, непременно проявляющих понимание, симпатию и нежную заботу. И не нужно требовать немедленного ответа на все вопросы: что делать, как жить, сколько есть, где отдыхать летом и за кого выходить замуж; универсальных рецептов нет и не может быть, потому что у Бога каждый человек уникален; не слышно, чтоб на Небо восходили стройные ряды послушных и правильных Его рабов.
Многие отождествляют покаяние с исповедью и ожидают немедленных результатов: я перечислила все свои грехи, почему же они меня не оставляют? Другие путают покаяние с раскаянием: осуждают свое неправильное поведение, бурно сожалеют о прошлом, приговаривая: «нас не учили», «мы не знали», и тоже остаются без плода, потому что врачевание души невозможно, пока вина за ее язвы возлагается на родителей, школу, власти, правительство, соседей, на всех кроме себя.
Вспомним героиню «Унесенных ветром», знаменитого романа Маргарет Митчелл, который все мы, некоторые тайком от самих себя, прочитали, романа, бичующего женские пороки столь же безжалостно, сколь и безошибочно: рука автора, ведь женская, не знает пощады. Скарлетт, воспитанная матерью-христианкой в правильных понятиях долга, кротости и жертвенной доброты, признает эти высокие идеалы, но оставляет их «на старость», желая прежде насладиться всеми прелестями жизни; постепенно слепой эгоизм и необузданное тщеславие все более порабощают ее живую, щедро одаренную горячую душу, уделом которой становится ранняя усталость, нравственное опустошение и боль одиночества, заглушаемая алкоголем.
«Я подумаю об этом завтра» – неплохая порой формула, может удержать от крайностей отчаяния, но ведь и завтра ничто само собой не исправится, ибо наказание наше растет из нашего же сердца; и честная писательница ставит точку, не видя способов умиротворить героиню в хэппи-энде. А честная читательница, вздохнув над горькой судьбой обаятельной, несмотря ни на что, американки, примерит на себя ее страсти, извлечет уроки женской логики и порадуется, что в Православии есть покаяние.
Предстоит лечение небезболезненное и весьма длительное, о чем повествуют притчи о Царстве Небесном; Господь сравнивает процесс его возрастания внутри нас с ростом горчичного дерева из крохотного зернышка, почти из ничего: оно может достигнуть, как в Палестине, высоты до четырех метров и принесет плоды, но понадобятся годы и годы. Или образ закваски: вскиснуть, перебродить предстоит трем мерам муки; много это или мало? В Толковой Библии под редакцией Лопухина объясняется: еврейская мера (сата, эфа) вмещала 432 яйца! Один священник утверждал: чтобы всё переквасилось, монаху нужно двадцать лет; не монаху, наверное, больше; безошибочным будет считать: вся оставшаяся жизнь.
Нескончаемая битва! Ее технология четко представлена в Житии преподобной Марии Египетской; жестокий пустыннический подвиг сегодня, конечно, неповторим, но в чем-то и мы, такие слабые и ничтожные, можем подражать великой Марии. Вспомним: семнадцать лет, соразмерно семнадцати годам самозабвенного разгула плоти, преподобная сгорала в огне сладострастных ощущений, мучилась от воспоминаний о былых наслаждениях, корчилась от стыда и отчаяния, теряя надежду вырваться из порочного круга. Но каждый раз, когда угнездившаяся внутри гадина поднимала одну из множества своих мерзких голов, подвижница ополчалась на нее, падая ниц, к ногам Христовым, и всем существом исповедуя совершенное бессилие, нищету и наготу душевную,плакала и умоляла Бога о помощи, и Он посылал утешение. Его милость, Его благодать становились ее оружием, но победа принадлежит ей по праву: ведь это она страдала и боролась.
Выжми себя покаянием, формулирует святой Ефрем Сирин. Возникает грубоватая ассоциация: стираешь белье, на вид будто не такое уж грязное; полощешь, выкручиваешь, стекает липкая, мыльная жижа; опять полощешь, опять выкручиваешь, и опять вода скользкая, мутная… удастся ли когда-нибудь досуха выжать из себя гниль и сырость, чтобы осталась ничем не разбавленная самая суть.
Покаяние есть завет, договор с Богом об исправлении жизни, говорил преподобный Иоанн Лествичник. Решаясь идти за Христом, заключаем с Ним союз, соглашение: Он вытаскивает нас из болота, но и мы обязаны карабкаться изо всех сил или хотя бы не упираться, то есть не искать в себе достоинств, не придумывать оправданий, не прикрывать безобразие страстей благовидными названиями, одним словом, не выдавать вонючую помойку за цветущий сад. «Братцы! За что купили, за то и продавайте», – призывал старец Леонид Оптинский.
Надо настроиться на долгую дорогу, не надеясь скоро достигнуть совершенства; чтение религиозных книг, подвиги утруждения тела, полнощные моления не слишком ускорят духовный рост, а главное не заменят опыта; только с опытом устанавливаются понятия о духовной жизни и мы постепенно понимаем: цель не в том, чтоб стать паинькой, милой и приятной для окружающих, или найти покой, вверившись чьей-то воле, или перевоспитаться до полной утраты собственного я.
Придется себя связать. «Если ничего не чувствую, зачем оставаться в церкви? Зачем тупо соблюдать правила?», раздражается К. после упрека, что ни одной службы не дотерпела до конца. Устав необходим, он сортирует и упорядочивает жизненные впечатления и открывает перспективу; например, величайшее христианское торжество, праздник Воскресения, Пасху неотвратимо предваряет строгий Великий пост; таково же в общем правило каждой отдельной жизни: «подвизайтесь, совершая всякий труд с радостью, не ослабевая и не расслабляясь в небрежении; дар благодати отмеряется трудами приемлющих его.
Не стоит удивляться своим падениям, хотя прошел уже целый месяц или целый год пребывания в Церкви. Одна бывшая дама сразу по крещении бросила курить, а спустя сколько-то времени с горя закурила вновь и пришла в отчаяние. Родственник-христианин успокоил ее: это очень хорошо, иначе ты бы думала, что уже святая. Падениям надлежит быти: наши гнусные порывы, подлые инстинкты, мерзкие привычки пусть выползут наружу, иначе же не узнать, какие внутрь нас гнездятся гады. Кто возжигает огонь (веры), терпит сперва от дыма (страстей), говорила преподобная Синклитикия.

Где сокровище ваше…

А то – в себя, словно в глухой колодец
Гляжу, покуда глаз не изнемог,
И встречно смотрит изнутри уродец —
Раденьем тщетным изнуренный мозг. Б. Ахмадулина.

«Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись, – учил апостол Павел. – Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». У святых отцов находим созвучные рассуждения; святитель Василий Великий указывает: «Жена, как и муж, тоже имеет привилегию быть сотворенной по образу Божию. Их две природы одинаково почтены, они равны в добродетелях, равны в награде и подобны в осуждении». Ему вторит Григорий Богослов: «Один Творец мужа и жены, одна персть, оба они – один образ; один для них закон, одна смерть, одно воскресение».
Поэтому женщины не вправе претендовать на льготы, связанные с немощной природой пола, «изнеживаться и ссылаться на то, что слишком слабы для подвигов добродетели и жизни благочестивой». В Лавсаике, где 25 из 132 глав посвящены женам, приводятся бесценные примеры не только возвышенного, небесного образа жизни, но и поучительные ошибки и заблуждения, главная из которых -подвижничество напоказ, ради суетной славы, которой ищет растленная воля, а не не по духовному расположению и не по любви к Богу».
Очень просто: где сокровище ваше, там будет и сердце ваше; всё зависит единственно от степени приближения ко Христу. Если вера в Него не займет главное место в сердце, разуме и попечениях, если будет только обычаем, придатком к повседневности, инстанцией в выпрашивании житейских благ, ничего доброго не получится, разве что выработается своеобразный тип поведения, именуемый «бабьим благочестием»; вполне ведь возможно в себялюбивом стремлении отличиться исполнять правила, с чувством глубокого удовлетворения от своей праведности вычитывать трогательные акафисты, наслаждаясь собственной религиозностью умиляться и плакать в храме, и при всем том совершенно не вспоминать о Христе.
Проштудировав пятую главу Евангелия от Матфея и приступив к соблюдению изложенных в ней заповедей, мы при честном подходе очень скоро понимаем: сие непосильно. Но неужели Господь, ведающий всё, в том числе и нашу слабость, дал нам неисполнимые заповеди? Нет, Он не станет навязывать Своему созданию нечто чуждое и мучительное; Его заповеди вполне годятся для человеческой природы, какой Он ее сотворил, но вот падшему естеству они кажутся невыносимым бременем.
Бежать, бежать от Египта… Египет это образ привычного нам, те представления, чувства и заблуждения, в которых мы заматерели, закоснели, живя без Бога. Израильтяне тосковали по мясу в котлах, восставали на Иегову, бранили Моисея: сытое рабство казалось предпочтительней пустыни: ведь жила в них одна только плоть, агрессивная и беспощадная.
… Несколько дней ходила с температурой, пока не случился обморок; скорая, больница, градусник зашкаливает, бред и галлюцинации: какие-то черные, мохнатые, невыразимо страшные твари раздирают грудь, вижу свои легкие в лохмотьях и понимаю, что добираются уже до сердца, тогда конец, и кричу: «Господи! Ведь умираю!».
И тут сверху, с неба простираются белые прозрачные руки, задергивают, стягивают ткани, плоть мою, преграждая вход этим страшным, а сердце забирают и уносят ввысь. Мне хорошо, боль прошла, я наслаждаюсь покоем и плачу в полузабытьи… Через сколько-то времени вижу опять прекрасные руки и мое сердце в них, маленькое, сморщенное, серое, как баранья печенка из холодильника… и так брезгливо бросают его мне, и слышу: «Богу не нужно твое ледяное сердце!».
Имя Вера словно само свидетельствует о незаурядной мистической одаренности рассказчицы, сподобившейся удивительного видения. Ей в одночасье открылось то, до чего другие дозревают годами: не обстоятельства, не эпоха, не погода, не друзья, не враги – виной всему этот мерзлый комок, от которого «исходят злые помыслы»;он не оживет, пока мы глядим на себя с полными сострадательных слез глазами и втайне надеемся, как героиня известного романа, что явится некто и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!».
Любая из нас поведает с тихой грустью, что с детства терпела от непонимания и равнодушия, родители не ценили, друзья предавали, подруги платили злом за добро, сослуживцы возводили клевету– волшебное слово, мигом аннулирующее любую критику в наш адрес. «Знал бы ты, сколь я перЕжила!», – возражала пожилая прихожанка священнику, призывавшему ее открывать свои грехи; приятно считать себя невинной жертвой, а порицание решительно отвергать как незаслуженную кару.
Почему иные, даже церковные, предпочитают священнику психоаналитика? Потому что психоаналитик непременно успокоит: он утопит грехи в научной терминологии, сведет к «общей проблеме», наследственности, детским обидам, всё-то объяснит, избавит от угрызений совести, страха наказания и даже не намекнет на «слепоту от неприязни к осознанию внутренних конфликтов», о которой они из опыта пишут в своих книжках.
Бездну времени убивают женщины на бесплодные, бесполезные жалобы, словно надеются получить индульгенцию за свои злоключения. Да, мы не выбирали родителей, соцпроисхождение, генетику, среду; да, мы не можем принудить окружающий мир к любви и состраданию; да, мы сами не знаем чего хотим и привычны больше к плохому. Но в наших силах припасть к Богу, источнику всякой радости, и Он вернет нам загубленную жизнь с избытком – но не иллюзии, не игрушки, не миражи.
Г. при первом же знакомстве огорошивает признанием: «десять лет в рабстве у цыган была!»; ее расспрашивают, ужасаются, возмущаются; при дальнейшем общении обнаруживается: к ворожее она попала не под гипнозом, а из любопытства, по собственной воле осталась в качестве гадалкиной «ассистентки», соблазнившись сытым, беструдным, ленивым существованием, да и теперь, похоже, не столько жалеет о потерянных годах, сколько хвастается экзотическим приключением.
Кухарка, увольняемая из религиозной организации за воровство, патетически восклицала: «Христа тоже гнали!»; самая грубая корысть способна до поры до времени странно уживаться с высочайшим идеалом; но когда-нибудь, если не придет осознание, грех постепенно столкнет к цинизму, убьет всё живое в душе, и женщина превратится в автомат: разговаривает, зарабатывает, наряжается, варит обед, но не ощущает ни веселья, ни печали, ни даже тоски от тусклого прозябания.
Прихожанка на исповеди заливается слезами, а грех называет пустячный, всего-навсего грубым словом обидела сотрудницу; умный духовник наводящими вопросами вытягивает, что семью она развалила, с неверующими детьми не общается, внуков знать не хочет и притом уверена в своей правоте и христианской правильности.
Зато милая весёлая Е., сумевшая и семью сохранить, и детей довести до Церкви, всегда сокрушалась: «Одни ошибки! Погляжу назад: чего только не наворочено, и всё моими собственными руками!». И стишок на эту тему читала, забылся теперь.
Привыкая жить с Богом, мы постепенно приобретаем опыт доверия и отдаем себя в Его волю, как в руки умелого скульптора, отсекающего от уродливой глыбы всё лишнее, чтобы засиял скрытый под пластами мертвого камня образ Божий, в котором и содержится сущность человека, неповторимая драгоценная пред Ним личность. А «пока мы лиц не обрели», нам свойственно сочинять себя по какому-то, не обязательно даже высокому, но чем-то привлекательному образцу, состряпанному из романов и фильмов, и эту карикатуру выдавать за свою неповторимую душу, и внушать ложный образ всем подряд, в том числе и духовнику на исповеди.
Теперь, когда крайности позади, Д. признается, что сначала «из уважения к батюшке» не открывала свои грехи; что-то, конечно, рассказывала, но с большей или меньшей тонкостью сваливала вину на объективные обстоятельства и на кого придется. Но однажды батюшка заявил в проповеди, что ему ближе и дороже те прихожане, чье покаяние глубоко и чистосердечно; тогда Д. принялась наговаривать на себя до полного уничтожения.
А всего-то и нужно: «У меня нет мужа». Ведь могла бы сказать та самарянка: на охоте, мол, или коз пасет, в конце концов даже не очень и солгала бы, имела же кого-то. Но сказала правду, не формальную, а настоящую, выражающую суть отношений: сожитель не был ее мужем. И, несмотря на вопиющее нарушение благочестия, удостоилась великой милости от Христа. Он ведь всё знает, поэтому не ждет от нас успехов с победным рапортом о том, сколько грехов побеждено и сколько еще осталось победить, чтобы получить льготную путевку в царство небесное.
Один английский писатель остроумно заметил, что кроме смертных грехов существуют и смертные добродетели; ангельский фасад нередко скрывает прямо противоположные установки и побуждения. К примеру, М. любому бросается помогать, участливо расспрашивает о проблемах, рекомендует какие-то чудодейственные лекарства; она расцветает, когда просят деньги взаймы, и сама предлагает, ею восхищаются, благодарят, но все без исключения чувствуют, что ее милосердие по тщеславию.
Н. никому не возражает, конфликтов старательно избегает, если рикошетом заденут ее персону, сильно краснеет, но молчит; всегда вежлива, предупредительна, но всем ясно, что это терпение холодно и горделиво. О. замучила домашних патологической чистоплотностью, П. выставляет напоказ свое целомудрие; за спокойным достоинством проступают порой грандиозные притязания, как, может не вполне справедливо, но ярко выразился поэт Б. Слуцкий об одной чрезвычайно знаменитой старухе:

В ее каморке оседала лесть
Как пепел после долгого пожара…
Вселенная (…)
Была сырьем, рудой для пьедестала.

Покаяние предполагает внимательную жизнь: нужно следить за своими поступками, чтобы не только зафиксировать грех, но и покопаться в нем, с целью обнаружения его корня, истоков и связей с другими падениями. Мы по природе склонны вычеркивать из памяти, аки не бывшее, все неприятное, грязное, дурное, неудобное для самолюбия, и в воображении виртуозно трансформировать угодливость в смирение, мстительное торжество в чувство справедливости, а злобу в праведный гнев. Вспоминается Т., которая ликовала когда ее присная соперница сломала ногу: «Бог за меня ее наказал!», и Ю., которая «всех любила», но каждый раз, когда уходя с клироса искала сумку, платок, ручку, подозревала, иногда и вслух: «украли!», и Л., которая при обсуждении не то церковных обновленцев, не то, наоборот, диомидовцев, мечтательно молвила: «убить бы их всех!».
Существуют симптомы, указующие на внутреннее неблагополучие; скажем, продолжительная депрессия свидетельствует о скрываемой под разными личинами скуке, неудовлетворенности, пустоте, а под всем этим – непомерные претензии. Замечено: женщины, страдающие тяжкими физическими увечьями, иногда врожденными, не позволяют себе кукситься и унывать, наоборот, удивляют бодростью духа и силой характера. В повести С. Дурылина «Сударь кот» суровой строгости матушки Иринеи, которая, находясь «в искушении»,тщетой разумела все утешения видимого мира, противопоставлена счастливая улыбка молодой женщины-калеки, радующейся весне, травам и цветам: «у Бога ни суеты, ни тщеты нет», отвечает она унылой монахине. Одна старица предлагает тоскующим девицам, вечно недовольным плаксам, каждый вечер на листке бумаги записывать поводы благодарить Бога за прошедший день. Пробуждение, наступающее с осознанием душевного омертвения, мучительно, но когда-нибудь надо же проснуться, перестать притворяться и начать жить.
Самарянка обрадовала Господа искренностью. Но мы предпочитаем «приличия», тщательно пряча, даже от себя, мириады мелких пакостей из-за их кажущегося нам уродства, неблаговидности, несообразности измышленному идеалу, и тем самым загоняя их поглубже внутрь, где они продолжают гнить и отравлять нас, причем и физически. Известно, что болезни желудка свидетельствуют о неудовлетворенных амбициях, а ком в горле о беспринципности: «глотаем» всё, избегая конфликта; ревматизм и артроз от ропотливости нрава, вызывающей перенапряжение мускулов, а сердце болит от преизбытка обиды, злости, раздражения, и так далее; кому интересно, может почитать специальные книги, их пруд пруди. Легче признаться в убийстве (аборте), потому что есть лазейка оправдаться неблагоприятными материальными и прочими обстоятельствами, чем в зависти, лживости и кокетстве, которые невозможно мотивировать «объективной необходимостью».
Стыдно раскрыть старые как мир компрометирующие нас тайны; кто покается в предательстве, к которому так склонен наш пол: вот А., прикрываясь неодолимой правдивостью, пересказывает начальнице что говорят о ней за чаем; В. хвалится осведомленностью о мыслях и чувствах дочери: нашла тайник, куда девочка прячет дневник, и регулярно его инспектирует; м. К. сообщает священнику на исповеди критические отзывы о нем игумении; кто считает грехом злостное любопытство, сугубо женскую болезненную жажду совать нос в чужие дела; Е., к примеру, страшно обиделась, когда сотрудница беззлобно заметила ей: «небось не уснешь, пока всё не выведаешь»; кто расскажет на исповеди о предосудительном интересе к мужу подруги: «ничего же не было», оправдывается М. Кто повинится в испепеляющей ревности, порождающей ненависть, ярость, изощренную мстительность.
Память человечества сохранила эпизоды совершенно однотипных вероломных преступлений, совершенных представительницами прекрасного пола: царица Коринфа Антея воспылала страстью к Беллерофонту, а когда юноша отверг ее притязания, оклеветала его перед мужем. Федра, жена Тесея, воспылала страстью к пасынку Ипполиту, а когда юноша отверг ее притязания, оклеветала его перед мужем. Жена Потифара воспылала страстью к Иосифу, а когда… (см. выше). Дело, очевидно, не в страсти, она мгновенно по неудавшемся соблазнении оборачивается отвращением, а в специфике женского самолюбия, которое не прощает пренебрежения и особенно отвержения высказанных чувств. Рекорд, очевидно, принадлежит Медее, убившей собственных детей ради мести их отцу, изменнику Язону.
Стыдно признаваться в грязном воображении, трусости, интриганстве, жестокости. Но именно стыд и оказывается самым целительным средством, если только мы не наловчимся преодолевать его, уговаривая себя перед исповедью: «все так делают… я не грешнее других». Необходимо принять это горькое питье, эту чашу позора, в которой не видно дна. Лицемеря и скрывая симптомы, мы препятствуем Врачу в лечении нашей души; болезнь тогда развивается во всё более усложненной лжи, обессиливающей личность: фальшивое Я непрочно, неустойчиво, и в конце концов не тронутая покаянием природа мстит безумием, унынием, отчаянием, вплоть до сумасшествия и попыток суицида.
И пожалуйста не говорите, что наказывает Бог! Возможно, и Ева после грехопадения нашла миллион оправданий: например, зачем это Он понавешал тут красивых плодов, которые нельзя есть, почему дал мне безвольного мужа, который позволил себя уговорить, и, наконец, совсем уж безотказное, все дочери Евы усмиряют им разбушевавшуюся совесть: такой уж Он меня создал!

http://azbyka.ru/fiction/derzaj-dshher-razmyshleniya-o-zhenskom-prizvanii/