Американская мечта православного монаха
Американская мечта православного монаха
Американская мечта, как она есть: в 60 лет оставить Орден Иезуитов и профессорскую должность в Риме, переехать в Россию, перейти в православие, принять монашеский постриг в московском монастыре… В нынешней ситуации, сегодня… Кто поверит? Но вот беседа с тем самым американцем, чья мечта на днях осуществилась. Отец Константин (Симон) рассказывает, сколько лет, как, почему и зачем он шел к своей мечте.
Отец Константин, как Вы пришли к христианству? Ваши родители были верующими? Из какой Вы семьи, расскажите, пожалуйста.
– Я родился в Америке в эмигрантской семье. Папа – венгр, мама – украинка. Мама была православного вероисповедания, отец – кальвинист. Когда они встретились, они решили принять католицизм латинского обряда, и меня крестили в этой вере. В Америке в то время почти все были христианами. Так что я с детства был верующим. Меня отдали учиться в католическую школу, где я провел двенадцать лет. По окончании решил стать священником, и меня отправили в семинарию в Рим, позже я учился в Григорианском университете, а потом в Папском Восточном институте.
Поскольку у меня были православные предки, и моя семья считалась в какой-то степени русской, я всегда интересовался православием и проблемами России. Я сознательно вступил в Иезуитский Орден, потому что иезуиты всегда занимались Россией. Они руководили Русским колледжем Russicum в Риме и Восточным институтом, который в 80-х годах, когда я учился, много внимания уделял вопросам исследования славянского христианства.
Вы хорошо владеете русским языком. Где Вы его изучали?
– Русский язык я начал изучать самостоятельно в десять лет. Дома разговаривали немножко по-украински, немножко по-венгерски. Русским я не занимался ни в университете, ни в школе – только самостоятельно. Я очень любил читать и очень любил русскую оперу. Современную музыку я ненавидел, рок, поп – все это было мне чуждо. После школы я хотя бы полтора часа на выбор слушал «Бориса Годунова», «Хованщину», «Евгения Онегина», произведения Римского-Корсакова, Мусоргского, Рубинштейна, Чайковского или какого-нибудь другого русского композитора. Я стал читать русскую литературу и очень полюбил её. Читал в оригинале и Пушкина, и Гоголя, и Достоевского, и Толстого. Хотя я родился в Америке, но в моей крови, наверное, было что-то русское. Позже в университете в Мюнхене я занимался славянской филологией, но не русским языком, а сербско-хорватским и балканскими языками.
Вас рукоположили в 1980 году. Прошла целая жизнь – 34 года в лоне Римо-Католической церкви, и вдруг такой неожиданный поворот – Вы приняли православие. Почему?
– Уже в 18 лет я хотел принять православие. Мне ведь тогда уже была близка русская культура и нравился церковно-славянский язык. Но у меня не было контактов с Русской Православной Церковью, а Американская Православная Церковь мне не очень располагала из-за того, что богослужения велись на английском языке. Поэтому тогда не сложилось.
Я стал самостоятельно изучать историю Русской Православной Церкви, литургику, богословие. Думаю, что я лучше знал Православную Церковь, чем западную. Позже, уже официально, в Папском Восточном институте я четыре года посвятил изучению православия.
На два года я вернулся в Америку, чтобы ухаживать за своими пожилыми родителями, ведь я единственный ребенок в семье. После их смерти я вернулся в Рим и опять начал преподавать. В 2005 году в Риме появились русские студенты. Уже через них я близко познакомился с православным русским миром. Меня стали часто приглашать в Россию.
Впервые в России я был в 1973 году. Тогда еще был Советский Союз, и мне очень мало чего показали – только то, что было разрешено. Потом я приехал в Россию уже в 1990, затем в 1992, в 1995. Был и в Белоруссии, и на Украине. А потом, уже на постоянной основе, меня стал приглашать Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет, где я каждый год читал доклады о католицизме и отношении католиков к православию в XIX – начале XX вв. Я познакомился с православным духовенством, потом в Рим приезжали епископы и священники, с которыми мне тоже довелось пообщаться. Все эти люди очень на меня повлияли. Я окончательно понял, что хочу официально принять православие, потому что это ИСТИНА.
Может быть, Вас что-то разочаровало за эти годы в Римо-Католической Церкви? Какие сейчас проблемы у католиков, можете рассказать?
– Я не хочу, чтобы думали, что на Западе все плохо с верой, но определенные проблемы, конечно, есть. Литургическая жизнь на Западе сегодня – это сплошные руины. После Ватиканского собора творчество священников достигло такой степени, что литургии нет вообще. Есть какое-то богослужение, но литургию, обряд фактически отменили. Красивые богослужения, например, Страстной Седмицы совсем поменяли – сегодня они очень простые и скромные. Очень изменилась Евхаристия. Я всегда очень любил латынь, григорианский распев… Всего этого больше нет. По сути, Запад потерял свою литургическую культуру, но это не потому, что там сейчас не существует благочестия, предания, традиции. Всё это есть, только уже никто ничего не знает, никто не интересуется наследием западных святых отцов.
Очень плохо дело обстоит с катехизацией. Когда я был мальчиком, катехизация у католиков была на очень высоком уровне. Даже дети знали молитвы на латыни. Перед своим миропомазанием я должен был выучить наизусть 500 вопросов по богословию. Не только по Библии, но и по сакраментологии, о благодати – очень сложные темы. Так что, когда я поступил в семинарию, я уже очень много знал. Двенадцать лет в католической школе не прошли даром – предмет «Религия» по 45 минут каждый день. Почти как марксизм-ленинизм в СССР. Сегодня этого уже тоже нет. Катехизация ограничивается фразой «Бог вас любит», рисуются картинки с изображением Бога или храма, всё на очень примитивном уровне.
Постриг в Высоко-Петровском монастыре Москвы, март 2015 год
Такая ситуация во всех странах Запада, или есть исключения?
– Думаю, полноты литургической жизни нет уже ни в одной из стран Запада. Приведу примеры. Я жил девять лет в Мюнхене, где множество прекрасных храмов, это католический город, но и в нем секуляризация победила. Когда я там учился в университете, я занимался не богословием, а филологией. На факультете нельзя было говорить, что я священник, даже нельзя было сказать, что я верующий – студенты издевались. Конечно, это не так, как в Советском Союзе, когда за веру могли отчислить из вуза. Здесь просто высмеивали, для окружающих это было несерьезно, смешно, нелепо.
Еще пример – на восемь месяцев я уехал в Австралию к иезуитам. Мы занимались духовными упражнениями Игнатия Лойолы. Каждый день – месса. Рядом был хороший храм, еще ближе – часовня, но мы там не служили, а служили в приёмной, на столике, без облачения. Некоторые даже не хотели читать молитвы из служебника, хотели сами сочинять. У нас были семинары, на которые приглашались эксперты – они читали нам доклады почему-то по сексологии, по психологии, по исламу. Причем про ислам были очень положительные доклады, потому что на Западе нельзя говорить отрицательно о какой бы то ни было религии, разве что только о христианстве. Таковы сейчас западные реалии.
Однажды в Риме я испытал чувство стыда перед русскими паломниками, когда мы вошли с ними в лютеранский храм, а там такая жалкая литургия, и какая-то женщина поет фольклорные песни. Прекрасный собор, прекраснейшие украшения в стиле ренессанс – и эта ужасная музыка! Это произвело на меня очень гнетущее впечатление. Я очень люблю православную литургию, и молюсь, чтобы с ней не произошли такие изменения, как на Западе.
Однако если вы почитаете документы Ватиканского собора, то духа секуляризации в нём нет, это люди так их интерпретировали и столько добавили от себя, что фактически исковеркали содержание и значение этих документов. В то время Католическая Церковь уже стремилась открыть себя миру – и сама попала под его влияние.
Но все же я хочу сказать, что есть ещё богословское образование на Западе, есть некоторые островки, где еще остались верующие люди и общины.
Вы перешли в Русскую Православную Церковь, но в ней тоже немало проблем. На что бы Вы обратили внимание православных? Что, может быть, хотели бы изменить?
– Я знал об этих проблемах, но меня это не очень тревожило, потому что проблемы существуют везде. Мое мнение – надо больше внимания уделять катехизации, социальной работе и работе с молодежью. Я, конечно, не эксперт, но я глубоко убежден, что нужно привлекать молодежь в Церковь, нужно действительно заниматься этой работой. Если этого нет, Церковь дискредитирует себя перед обществом.
Еще одно наблюдение. Я много раз присутствовал на крещениях в 90-е годы и заметил, что русские люди были совсем не подготовлены к Таинству. Священник читал какое-то наставление, давал крестик, но люди совершенно ничего не знали о своей вере, и до сих пор многие не знают. В России очень много суеверий, а еще есть смесь суеверия и веры. На Западе, может быть. нет суеверий, там есть «new age». Если вы входите в книжный магазин, то часто книги по астрологии лежат рядом с религиозной литературой. Люди путаются, у них создается впечатление, что все это – примерно одно и то же, и труды святых отцов, и гороскопы, а это нехорошо и опасно.
С наместником Высоко-Петровского монастыря Москвы игуменом Петром (Еремеевым)
Может быть, перевод богослужений на русский язык помог бы людям понять содержательную сторону веры, как Вы считаете?
– Думаю, да. Мне лично очень нравится церковно-славянский язык, я его изучал и люблю, но я знаю, что для людей это большая проблема – они не понимают богослужения. Мне нравится Всенощное бдение, чтение канонов, но я-то понимаю, о чем идет речь. Русские люди меня очень удивляют, они ведь не сидят, они стоят во время службы! Иногда по три – четыре часа. Стоят и порой ничего не понимают! С одной стороны, это ужасно, но с другой стороны, я, наверное, должен ценить эту веру, ведь католик иногда не может высидеть и 45 минут, зная при этом всю службу.
Вы теперь постоянно проживаете в России и служите в монастыре. У вас есть духовные чада? Обращаются ли к вам Ваши соотечественники?
– Соотечественники пока не обращаются, может быть, в будущем будут. Я ведь только что начал здесь служить. Я был профессором, всю жизнь преподавал, поэтому у меня нет достаточного пастырского опыта, но я буду стараться. Я не могу похвастать, что я какой-то очень духовный, или очень хорошо знаю православную духовность. Я мало знаю, но я готов учиться.
В официальном сообщении о Вашем постриге есть фраза «по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла». Скажите, пожалуйста, что это означает - Вы специально обращались к патриарху, или это обычная практика для всех инославных, желающих принять православие?
– Патриарх является священноархимандритом Высоко-Петровского ставропигиального монастыря, поэтому он поручил наместнику, игумену Петру (Еремееву), совершить мой постриг. Я очень благодарен наместнику за то, что он меня принял. Мне очень нравится этот монастырь, здешние богослужения, само место, которое столько значит в истории России. Здесь бывал святитель Петр, император Петр Великий, Нарышкины… Для меня это очень важно.
Вы хотели войти именно в Русскую Православную Церковь? Вы не рассматривали другие поместные Церкви?
– Да, я стремился именно в Русскую Церковь, она меня всегда привлекала, как и вся русская культура. И я очень хотел жить в России. Это была моя мечта. Даже во времена Советского Союза я мечтал об этом, хотя понимал, что это невозможно. Сейчас моя мечта сбылась, и я очень рад, что живу в этом монастыре, в самом центре Москвы, столицы России.
Жизнь в Высоко-Петровском монастыре сильно отличается от жизни монаха-католика?
– Да, конечно. Отличия принципиальные. Я был иезуитом, не монахом в полном смысле этого слова. Хотя некоторые считают себя монахами, но это не совсем так. Единственные настоящие монахи на Западе – это бенедиктинцы и все ветви Бенедиктинского Ордена. Они настоящие монахи, потому что у них есть монастыри. Францисканцы, доминиканцы – не монахи, потому что все они странствующие. Настоящий монах должен жить в монастыре.
Все странствующие ордена – не монашеские?
– По церковному праву – нет. Это ордена, потому что их члены дают обеты, но это не монашеские обеты, ведь человек не привязан к монастырю. Иезуиты по церковному праву называются Clerichi regulares, это отличается от монашествующих Католической Церкви. У иезуитов есть свая специфика. Игнатий Лойола хотел основать активный орден, поэтому он отменил почти все монашеские практики, которые существуют в других орденах. Например, иезуиты не молятся вместе, каждый молится у себя в келье. Каждый иезуит сам служит мессу, сам читает свой молитвослов, нет никаких совместных служб. Сейчас они стараются вместе служить мессу, но это никогда не было традицией. Смысл Ордена состоял в том, чтобы иезуит всегда был готов передвигаться, путешествовать, переходить с места на место. У монахов этого нет, монах должен жить в монастыре.
Вообще же, могу сказать, что у западных монахов правила соблюдаются намного строже, чем в Русской Церкви. Все должны присутствовать на всех богослужениях без исключения. Здесь намного больше свободы. Восточное монашество более свободно, чем западное.
Потом, конечно, на Западе нет традиции келейной молитвы – молитвы Иисусовой, на четках. Сейчас все это стало очень популярно на Западе среди католиков.
Мода?
– Да, мода. У многих есть четки, есть иконы. Когда я жил в Бельгии, там в каждой церкви был список Троицы Андрея Рублева, и у многих были четки. Но это характерно именно для Бельгии из-за монастыря Амэ-Шеветонь, в котором служили по восточному обряду. Многие не знают, что делать с этими иконами, и они просто лежат на полу. Для православных это неприемлемо, но это так.
Проблема Запада в том, что многие ученые – литургисты идеализируют богослужения христианского Востока. Идет идеализация всего восточного и принижение всего западного. Они как будто не ценят своего. И это очень странно. Восточная литургия – пышная, долгая и красивая, воспринимается абсолютно нормально, но при этом считается, что западная литургия должна быть максимально простой и скромной. Я этого никогда не понимал.
Идея упростить службу не оправдала себя?
– Была идея упростить службу для прихожан, но они этого не хотели. Люди любят красиво оформленную литургию, и европейцы здесь не исключение. Получилось так, что после этих реформ люди перестали ходить в церковь, потому что не было обряда, традиции, а было всегда что-то новое, странное и обязательно очень простое: гитара, саксофон, синтезатор, фольклорные песни. Возможно, раз в месяц нужно устраивать такую молодежную литургию, но не каждый раз. Посещать такую службу каждое воскресенье, иметь это центром своей веры невозможно.
Вы 30 лет преподавали. Планируете продолжить преподавать в России? Например, в Общецерковной аспирантуре, Российском православном университете, Свято-Тихоновском университете?
– Пока меня не приглашали, но я очень надеюсь, что позже смогу преподавать. Я бы очень хотел продолжить преподавательскую практику и приносить пользу российским студентам.
Светского человека всегда интересует вопрос, чему учат священников и что, на Ваш взгляд, самое важное в их обучении?
– Сначала – основы веры. Это самое важное. А потом – история, культура, литургия. Потом догматика, но надо найти более подходящие способы для ее преподавания, сделать ее более понятной и доступной для студентов. Мне кажется, многие книги, которые выходят сегодня, не очень ясные. Для меня это самая большая проблема – недостаток ясности в православном богословии, православном церковном праве. Нужно больше ясности, точности, системы. Конечно, скажут, что я иезуит, что у меня западный способ мышления, но некоторые вещи можно перенять.
Вы родились в 1955 году. Перед вами проходила история стран, история Церквей. Какие бы вехи Вы выделили? Какие события показались Вам важными, значимыми?
– Самое важное событие, которое я пережил и в котором сам немного участвовал – это возрождение Православной Церкви в России. Помню, когда я начал преподавать в университете, крайне трудно было найти литературу по истории Русской Церкви, были только западные источники: немецкие, английские, французские. А потом, после Перестройки и падения коммунистического режима – поток литературы. Это для меня было такое событие! Я увидел при жизни то, на что я всегда надеялся и чего ждал – Русская Церковь, которая пострадала, которая почти умирала, опять расцветает и живет. Это был восторг! Появились студенты, русские верующие люди, с которыми можно было нормально общаться без барьеров и границ. Для меня это было самое настоящее чудо, которое я увидел своими глазами. А потом я наблюдал и освобождение Поместных Православных Церквей: Сербской, Румынской, Болгарской… Я такого себе даже представить не мог.
На Западе другое дело. Я видел неудачу церковных реформ. Конечно, не все решения Ватиканского собора плохи. Есть и позитивные моменты, например, наладились отношения между православными и католиками, Католическая Церковь развернула широкий диалог с другими христианскими конфессиями.
С другой стороны, я пережил секуляризацию на Западе. У иезуитов было несколько хороших университетов, которые сейчас принадлежат мирянам, часто неверующим. То, что происходит в George University в Вашингтоне меня возмущает: гомосексуалистам разрешено открывать при университете свои общины, в студенческом театре ставят порнографические пьесы. Это католический университет! И так во всех странах: общество становится всё более секулярным, даже в католической Польше. Хотя, конечно, нужно учитывать, что вера в этой стране была тесно связана с польским патриотизмом, а в ХХ веке – с Папой Иоанном Павлом II. Сегодня это уже не так. Люди стали, как говорят французы «верующими, но не практикующими». Это значит, они верят во что-то абстрактное, ходят в храм, может быть, три раза в жизни.
По вашему выходит, что патриотизм как-то способствует церковной жизни?
– Да, я считаю, что способствует. На Западе мало патриотизма, там победил культ индивидуальности, который распространился после Второй мировой войны. Уже когда я был мальчиком, патриотизма было мало. Должен вам сказать, что, может быть, и сам не был большим патриотом, особенно когда США вели войну во Вьетнаме.
Многих в нашей стране очень волнует сегодняшняя политическая ситуация. Скажите, как Вы оцениваете нынешнее время, и были ли времена хуже в отношениях наших двух стран?
– Могу сказать, что при коммунистах времена были намного хуже. Сейчас, мне кажется, все разногласия только на уровне высокой политики. На Западе многие критикуют политику России, но и в американской политике мы часто видим двуличие и агрессию. Я пытался разобраться в ситуациях вокруг Украины, в Сирии, в Косово, и мне здесь далеко не все ясно. Но я не занимаюсь политикой, и совсем не хочу о ней говорить.
Беседовала Анна ФИРСТОВА
Фотографии предоставлены Высоко-Петровским монастырем Москвы
http://prichod.ru/the-word-of-the-pastor/21242/
Назад в раздел