Молитва
Молитва
Алексей Карпов
Посвящается моему отцу
Город дышал на ладан. Ладан тихо плавился в его горячем пыльном и грязном дыхании.
Старый дьякон Петр медленно, неспеша спустился со ступеней алтаря, благоговейно перекрестился, обернувшись, постоял немного, как будто задумавшись, и побрел по пустому уже храму. Медленно, прихрамывая на правую ногу, поврежденную два года назад на гололеде по дороге в храм…
Немногочисленные свечи догорали в своих подсвечниках, освещая глаза ликов на потемневших от времени иконах.
Он остановился возле иконы спасителя. «Спас нерукотворный» смотрел на него, как всегда сурово и укоризненно и, в то же время, всепонимающим взглядом. Он все понимал.
Дьякон выпрямился, глубоко вздохнул, сосредоточился и, постояв с пол минуты, мысленно произнес:
Святый Боже, Святый Крепки, Святый Бессмертный, помилуй нас!
Святый Боже, Святый Крепки, Святый Бессмертный, помилуй нас!
Святый Боже, Святый Крепки, Святый Бессмертный, помилуй нас…
Отче наш! Еже еси на небесех. Да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Яко твое есть царствие и сила и слава во веки веков. Аминь.
Слова лились и лились из него. И все меньше в этом принимал участие ум и все более и более слова лились из души. Они становились просто душой. И каждое слово молитвы было ударом сердца, восторженного и открытого Божественному Прикосновению и свету.
Он растворялся в молитве, как кубик сахара в океане. Его не становилось совсем, он не чувствовался в ней. Его вклад в мировую любовь был ничтожен, оно он был. И был таким, какой он только мог быть. Больше не получился! Слова срывались с его сознания, как удары грома, как пение птицы, как солнце в первых весенних березовых листиках, как прибой о берег, как дождевые капли о лужи, как удары сердца!.. Он не произносил ни слова. Свечи догорели, за окном уже давно стемнело…
Искры сыпались в его естестве, молнии пробивали его душу от плеча до плеча, от одного края сознания до другого. Шел солнечный свет, как снег. Как океан Любви. Как дождь. И этот ливень смывал все. Его, дом, храм, мир, вселенную…. И оставалось от него только свет… Большой и Верный, Яркий и неистощимый, веселый и смешной, суровый и добрый, тонкий и нежный, хороший и простой. На него можно было взирать только с безграничным благоговением, с ощущением дома и уюта, с нелепой радостью, затмивающую все существо и выплескивающуюся наружу и разлетающуюся по ветру, по свету, по миру, как пепел, как пыльца цветов - легкая, как пух, как сияние Божественной Любви, так изящно и точно метафоризированное в церковных свечах, как Бог….
Боже! Сколько я еще не сделал, сколько я еще хочу сделать, сколько я еще могу сделать, сколько смогу… Все в Твоей власти, Боже! Да сбудется все по слову и воле Твоей. Дай мне понимания Твоей Воли. Дай мне силы и понимание как ее выполнить. Дай мне терпения, чтоб не отступиться и не усомниться в ней, дай мне все, что необходимо для этого, дай мне скромности не приписать это себе, дай мне ума и разумения не сбиться с пути, дай мне Веры, чтоб идти, шагая в неведомое… Дай мне молчания не задавать глупых вопросов!..
Он молился долго. Сосредоточенно. Молча. Спаситель смотрел на него с доски. Сурово. Строго. Оценивая глубину раскаяния и искренности. Все, абсолютно все, понимающим взглядом. Молча. Это продолжалось долго. Молитва текла и текла. И в ней участвовали как бы уже обе стороны. Это было Божественное таинство. Разговор двоих. Или точнее одного со Всеми. И ним. Не с другим. Со всем Миром. С те, что сверх. С Богом.
Бог отвечал ему. И его ответы наполняли старого дьякона счастьем и безграничной радостью, стыдом и ощущением полного ничтожества, надеждой и верой.
Дьякон молился.
С самого детства он молился. Бабушка в детстве отвела его в храм. Ему было шесть. В храме был полумрак, гомон, деловитый священник выковыривая спичкой что-то из зубов беседовал с двумя старенькими бабульками.
Свечница позвякивала чем-то в лавке. А со стен смотрели иконы… Смотрели на него. Смотрели верно и ласково. И он, мальчик Петя, вдруг почувствовал, что это его место. И все. Навсегда…Школа, шутки, пионеры… красный галстук, дедушка Ленин…. А все равно. Это его место в жизни. Не в укор всем остальным, а в помощь. Всем.
В школе он был спокойным, уравновешенным, задумчивым, молчаливым и удивительно целеустремленным ребенком. Он был, в общем, хорошим товарищем. Не подводил, не предавал, но и не участвовал в серьезных каких-то мероприятиях… хулиганствах. Сознательный был.
Аттестат. Несколько троек, две пятерки – по русскому и по истории. Остальные – тройки.
И тут-то и возникли вопросы. Родители говорили, требовали, настаивали – поступай в Герцена. Будешь педагогом. Ты добрый, спокойный, уравновешенный. Будешь отличным учителем истории или русского.
Бабушка уже умерла к тому времени. И другой стороны выбора была красная армия. Пришлось подчиниться, хотя по своему предназначению всегда чувствовал себя в духовном чине… Странное слово «чин». Неадекватное понятие.
Поступил. Отучился. Диплом – не красный, но и не серый – обычный. А остались от института добрые, тихие воспоминания, умение состедотачиваться и… жена Мария и сын Илья… Верные спутники и поддержка во всех его делах.
Отработал, как положено в школе. Потом еще два года. Потом еще год. Сослуживцы коллеги-учителя его любили. Мол, чудак, конечно. Тихий, но зато верный и спокойный. Всегда поддержит, поможет, чем сможет. И улыбается часто…
Но всерьез не воспринимали особенно… Ну и хорошо. Ему это бы мешало, а так – шел по жизни осторожным мерным шагом. А по вечерам – после дневных дел и семейных забот – проверенных контрольных и сочинений, садился в кресло и сосредоточенно, неспеша прочитывал оду-две главы Библии. Вдумчиво. Медленно. И по утрам и по вечерам читал про себя молитвы, которые знал. Которые слушал, которые сочинял сам.
Вся его жизнь была похожа на молитву. Он шел и тихо молча делал, что должен. И ничего за это не просил. И при этом испытывал огромную радость. Делать то, что должен. Долже всем. Должен себе. Должен другим. Должен Богу.
И все любили его за это.
И вот он почувствовал, что пора ему поступать в духовную семинарию. Ему было уже за сорок. Сын подрос, жена работала в поликлинике…. Все шло своим чередом. В армию его так и не призвали, так как у него было какое-то заковыристое неизлечимое, но и незаметное совершенно заболевание, с которым почему-то в армию не брали. И этот диагноз врач в военкомате ему радостно вручил и сказал, что его никогда не призовут. Подарим ему Петр потом коробку дорогих конфет – просто в благодарность и все. А тот улыбнулся, согрел чайник и они вместе распили чай с этими конфетами. Доктору было приятно дело доброе сделать, а Петру – подарок. И порадовать человека. Поговорили. Петр обещал позаниматься с его сыном русским. Врач обещал поставить жене Петра хорошие коронки на зубы. Попрощались, как старые друзья…
Когда пришел поступать в семинарию, сказали открытым текстом? Без «Путевки» из КГБ не поступишь. А он улыбнулся и промолчал. И поступил. Просто повезло – среди КГБ-шников, поступающих оказался его полный тезка. И его взяли. Потом, правда, разобрались, конечно. Но ничего переигрывать не стали. Выучился. Сын поступил в Политех, Женился, родился внук. Маша вся с головой погрузилась в его воспитание. А он пошел служить в какую-то церковь из открытых тогда. Было тяжело, еще когда учился – поглядывали недобро – мол, убежденный – поп… Но он никого не судил. Просто старался быть добрым и отзывчивым со всеми. И с недоброжелателями тоже. Высоко его не поставили. Долго был чтецом у отца Арсения, потом его перевели в другой храм и сделали дьяконом.
Грянула перестройка. Все изменилось в стране.
И через несколько лет его перевели уже сюда. И здесь уже все наконец, наладилось. Братия относилась к нему с уважением, хотя и более мирские люди были они. Настоятель – мудрый, чуткий и в то же время хозяйственный человек предлагал произвести его в священники, но он отказался, мол, моя сила не в том. Ну не умел он вести людей на богослужении. Открывать для людей путь в алтарь. Вершить действо. Таинство. Не получалось той необходимой по его пониманию сосредоточенности. Хотя настоятель и настаивал. А он мог лишь молиться. Молился так, чтоб каждое слово было камнем в море. Ветром в небе, песчинкой в земле. Он был на вторых ролях, но он их выполнял отлично. Никто и не замечал его и не понимал почему вдруг на службе, да и когда ее нет, такая дивная обстановка в храме. Сосредоточенная и возвышенная. Четкая и чуткая. Внимательная и радостная. А он и не замечал этого. И не обращал внимания. Он просто молился. И каждое слово, как последнее, как свое. Как за всех…
И что-то начало светиться в нем, что пробивалось наружу, что делало людей вокруг светлее и радостнее и лица их просветлялись, и обиды и горечь казались не такими страшными. А в чем дело, никто не понимал. И не знал. И он тоже не акцентировал особенно на этом внимание окружающих. Просто молился. А те, кто видели, смотрели благоговейными и уважительными глазами, чтоб не мешать. И не сбить с пути. Каждое крестное знамение он осуществлял с такой искренностью, что люди оглядывались вокруг, а может все так делают - и старались повторить с тем же чувством и искренностью с тем же сосредоточением и благоговением, с каким это делал он. И у некоторых получалось. А он радовался, но не гордился, ибо понимал, что это не только его заслуга. Что это не его, а Его Любовь! А вообще-то это почти одно и то же.
Он всегда ощущал себя частью Бога. А в молитве – чувствовал, что он – в Его ладонях и ему становилось легко и светло. Но и ответственность ощущал высокую на себе. И молился.
Икона смотрела выжидающе и удовлетворенно. Свеча почти догорела.
Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!
Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!
Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!
Дьякон Петр замолчал внутренне. И в этой тишине запели звезды, закружились снежники в своем причудливом танце, затихла метель, и в храме стало чуть светлее, и теплее. В соседних домах люди повеселели. Бабушка вспомнила, как она в молодости встречалась со своим, ныне уже покойном, но, несомненно, все еще горячо ее любящем мужем. Парень в соседней квартире понял теорему о площади треугольника. Молодая женщина расслабилась и заулыбалась, увидев, что ребенок в кроватке заснул. Все было хорошо.
Старый дьякон постоял немного перед иконой. Спаситель смотрел на него ласково и спокойно одобряюще.
Петр перекрестился задумчиво и осмысленно. С благодарностью. Потом еще раз. И еще.
Постоял в задумчивости. Опустил глаза. Повернулся и пошагал, прихрамывая к выходу из храма.
Неспеша надел тулуп, висевший у двери. Огляделся. Перекрестился с радостью и благодарностью. Повернулся. Открыл скрипучую дверь. Перешагнул через церковный порог и вышел в снег. Метель стихла. Была добрая ночь.
Назад в раздел